|
Новый хозяин
Перед колоннами возникает какой-то расторопный юнец с побелевшими ушами и в лагерном бушлате (род полупальто на вате). Юнец обращается к нам с речью о предстоящем нам честном труде, которым мы будем зарабатывать себе право на возвращение в семью трудящихся, о социалистическом строительстве, о бесклассовом обществе и о прочих вещах, столь же уместных на 20 градусах мороза и перед замерзшей толпой... как и во всяком другом месте. Это обязательные "акафисты" из обязательных советских "молебнов", которые никто и нигде не слушает всерьез, но от которых никто и никогда не может отвертеться. Этот "молебен" заставляет людей еще полчаса дрожать на морозе... Правда, из него я окончательно и твердо узнаю, что мы попали на Свирьстрой, в подпорожское отделение Беломорско-Балтийского комбината (сокращенно ББК).
До лагеря - верст шесть. Мы ползем убийственно медленно и кладбищенски уныло. В хвосте колонны плетутся полдюжины вохровцев и дюжина саней, подбирающих упавших: лагерь все-таки заботится о своем живом товаре. Наконец с горки мы видим: вырубленная в лесу поляна. Из-под снега торчат пни. Десятка четыре длинных дощатых бараков... Одни с крышами, другие без крыш. Поляна окружена колючей проволокой, местами уже заваленной... Вот он, "концентрационный", или, по официальной терминологии, "исправительно-трудовой", лагерь - место, о котором столько трагических шепотов ходит по всей Руси...
В бараке
Представьте себе грубо сколоченный дощатый гробообразный ящик длиной метров пятьдесят и шириной метров восемь. Посредине одной из длинных сторон прорублена дверь. Посредине каждой из коротких - по окну. Больше окон нет. Стекла выбиты, и дыры позатыканы всякого рода тряпьем. Таков барак с внешней стороны.
Внутри, вдоль длинных сторон барака, тянутся ряды сплошных нар по два этажа с каждой стороны. В концах барака - по железной печурке, из тех, что зовутся времянками, румынками, буржуйками, - нехитрое и, кажется, единственное изобретение эпохи военного коммунизма. Днем это изобретение не топится вовсе, ибо предполагается, что все население барака должно пребывать на работе. Ночью над этим изобретением сушится и тлеет бесконечное и безымянное вшивое тряпье - все, чем только можно обмотать человеческое тело, лишенное обычной человеческой одежды.
Печурка топится всю ночь. В радиусе трех метров от нее нельзя стоять, на расстоянии десяти метров замерзает вода. Бараки сколочены наспех из сырых сосновых досок. Доски рассохлись, в стенах щели, в одну из ближайших к моему ложу я свободно просовываю кулак. Щели забиваются всякого рода тряпьем, но его мало, да и во время периодических обысков ВОХР тряпье это выковыривает вон, и ветер снова разгуливает по бараку. Барак освещен двумя керосиновыми коптилками, долженствующими освещать хотя бы окрестности печурок. Но так как стекол нет, лампочки мигают этакими одинокими светлячками. По вечерам, когда барак начинает наполняться пришедшей с работы мокрой толпой (барак в среднем рассчитан на 300 человек), эти коптилки играют только роль маяков, указующих иззябшему лагернику путь к печурке сквозь клубы морозного пара и махорочного дыма.
Из мебели на барак полагается два длинных, метров по десять, стола и четыре такие же скамейки. Вот и все.
Девятнадцатый квартал
Меня назначили экономистом-плановиком с совершенно невразумительными функциями и обязанностями. Каждое уважающее себя советское заведение имеет обязательно свой плановый отдел, никогда этот отдел толком не знает, что ему надо делать, но так как советское хозяйство есть плановое хозяйство, то все эти отделы весьма напряженно занимаются переливанием из пустого в порожнее. Свою "деятельность" я начал с ознакомления со свирьлаговскими условиями - это всегда пригодится. Оказалось, что Свирьлаг занят почти исключительно заготовкой дров, а отчасти строевого леса для Ленинграда и, по-видимому, для экспорта. Чтобы от этого леса не шел слишком дурной запах, лес передавался разного рода декоративным организациям вроде Севзаплеса, Кооплеса и прочих - и уже от их имени шел в Ленинград.
В Свирьлаге находилось около 70 тысяч заключенных с почти ежедневными колебаниями в 5 - 10 тысяч в ту или иную сторону. Интеллигенции в нем оказалось еще меньше, чем на ББК, - всего около 2,5%, рабочих гораздо больше - 23% (вероятно, сказывалась близость Ленинграда), урок (уголовников) меньше - около 12%. Остальные - все те же мужики, преимущественно сибирские.
Свирьлаг был нищим лагерем даже по сравнению с ББК. Нормы снабжения были урезаны до последней степени возможности, до пределов клинического голодания всей лагерной массы. Запасы лагпунктовских баз были так ничтожны, что малейшие перебои в доставке продовольствия оставляли лагерное население без хлеба и вызывали зияющие производственные прорывы. Этому "лагерному населению" даже каша перепадала редко. Кормили хлебом, прокисшей капустой и протухшей рыбой. Норма хлебного снабжения была на 15% ниже, чем на ББК. Дохлая рыба время от времени вызывала массовые желудочные заболевания (как их предусмотришь по плану?), продукция лагеря падала почти до нуля, начальник отделения получал жестокий разнос из Лодейного Поля, но никогда не смел ответить на этот разнос аргументом как будто неотразимым - этой самой дохлой рыбой. Но дохлую рыбу слало то же самое начальство, которое сейчас устраивало разнос. Куда пойдешь, кому скажешь?
Источник: Карелия № 120 (27 октября 2005): ЗАКОН И ПОРЯДОК: Страницы истории (фрагмент)
|
